В первой части статьи мы обнародовали сенсацию: по данным прокуратуры и МВД, «черного рынка донорских органов» не существует! Почему же тогда трансплантология стала любимой темой народного мифотворчества?

Очередь за органами обходят так же, как очередь на квартиру

Забудем про любимые мифы и посмотрим на ситуацию трезво: какие преступления, связанные с трансплантологией, были в мире зафиксированы реально?

Нас используют:

Пару лет назад разразился скандал в Великобритании - оказалось, медики в течение тридцати лет незаконно извлекали мозг психически больных пациентов для различных исследований. Но это, похоже, потрясло только самих англичан: в СССР вопроса принадлежности тела после смерти вообще не существовало. Оно стопроцентно принадлежало государству.

Нашими останками торгуют:

Бюро судмедэкспертизы латвийского городка Резекне за копейки продавало в Европу фрагменты человеческих костей. Тем же самым грешил и экс-начальник красноярской судмедэкспертизы, который поставлял в Литву гипофизы - их использовали в производстве одного медицинского препарата. Об отвратительном договоре, который заключили между собой Новосибирская медакадемия и скандально известный немецкий профессор Гюнтер фон Хагенс, в результате чего в Германию в качестве материала для анатомического театра отправились 60 трупов, в свое время написали все газеты.

Нас заражают во время операций:

Реальный случай - в 2000 году в Екатеринбурге реципиенту вместе с донорской почкой инфицировали СПИД.

Нас обманывают посредники:

Существует множество историй о том, как какой-нибудь Думитру из Молдавии отправился в Турцию, чтобы продать почку, а ему либо заплатили вполовину меньше, либо попутно вырезали что-нибудь еще.

Наконец, нас внаглую обходят в очередях:

Как бы ни уверяли трансплантологи, что ускорить лист ожидания невозможно, все-таки придется признать: очередь за органами обходят точно так же, как в советские времена - очередь на квартиру. Во многих странах этот принцип даже предлагается узаконить: например, отец, пожертвовавший в донорский фонд почку, может потом без очереди получить печень или сердце для своего больного ребенка. Идут навстречу народным артистам: то, что именно трансплантология продлила жизнь Леониду Филатову, теперь можно говорить открыто, поскольку он уже умер, но в списке спасенных есть и много других известных людей. В том числе иностранные граждане. Значит, упрек в том, что трансплантологи отдают приоритет более денежным клиентам в ущерб всем остальным, все-таки справедлив?

Другое дело, что 10 процентов платных иностранных пациентов - это не преступление, а узаконенная Минздравом норма. На те деньги, которые они приносят в казну, и покупается, собственно, вся эта дорогостоящая аппаратура. Так что не надо падать в обморок при виде иностранца, который увозит кусочек России непосредственно в своем теле: он ни у кого ничего не украл.

Мы тоже обманываем: так как продажа органов в России запрещена, а родственная трансплантация разрешается, умельцы приноровились клепать справки и делать реципиентов (это те, кому пересаживают органы. - Авт.) родными братьями и сестрами узбекских и таджикских гастарбайтеров. Там, где есть дефицит, всегда находятся люди, готовые «порешать вопросы».

Этот перечень - ВСЕ, чем могут оперировать в обличающих речах противники трансплантологии. Больше она перед миром ни в чем не провинилась.

Маленький ликбез для начинающих доноров

Давайте разберемся: что именно у нас могут вырезать?

Мертвый человек может поделиться: почками, сердцем, печенью, легкими, селезенкой, поджелудочной железой, роговицей, костями, суставами и соединительными тканями. То есть реально: вернуть зрение - одному, а жизнь - шести.

Живой - почти безболезненно отдать часть печени и половинку парных органов: одну почку, например, или легкое. «Почти» - потому что такая операция иногда чревата последствиями.

Именно поэтому на этот шаг идут только по стопроцентно важным причинам: например, мать отдает почку своему ребенку. Некоторые граждане к стопроцентно важным причинам относят бедность: отсюда в Интернете и появляются объявления о продаже органов, а в трансплантологических центрах - бесконечные письма от жителей Молдавии, Украины и бедных регионов России с предложением купить почку. Им шаблонно отвечают: не положено, но они не верят. В середине 90-х НИИ трансплантологии и искусcтвенных органов пришлось даже из-за этого держать охрану, чтобы остановить на воротах поток желающих. В последнее десятилетие стало популярным новое понятие: «трансплантационный туризм». Это когда реципиенты целенаправленно едут в Индию и покупают почку по сходной цене. Но без гарантии: технология изъятия органа там отработана (очевидцы рассказывают о существовании целых беспочечных городов! - Авт.), а вот подсадки  - нет. Риск осложнений огромен. Но люди все равно туда едут. Да что говорить: по результатам одного исследования 63 процента больных, привязанных к гемодиализу и ожидающих донорского органа, согласны получить почку даже от ВИЧ-инфицированного! Потому что это - шанс жить...

Работать в трансплантологии имеют право только государственные медицинские центры (их в стране 48), частным это невыгодно. «Частные структуры появляются там, где можно заработать: в стоматологии, гинекологии, венерологии. Вы можете себе, к примеру, представить частную кардиохирургию?» - усмехнулись в Федеральном агентстве по здравоохранению и социальным вопросам.

Все страны мира, занимающиеся трансплантологией, делятся на три лагеря: в первом действует презумпция согласия (то есть органы можно забрать из мертвого тела, не спрашивая согласия родственников, если нет сведений о прижизненном отказе пациента от донорства), информированного согласия (человек носит в водительских правах карточку потенциального донора) и несогласия (спрашивать родственников следует в любом случае). Россия вместе с Австрией, Бельгией и Францией относится к первому: то есть в случае смерти любого из нас могут препарировать, как лягушку. Значит, все мы постоянно находимся под угрозой, воскликнете вы, стоит только попасть в реанимацию - и кранты?

В принципе так. Но закон о трансплантации органов в России действует уже 13 лет, и ни к каким массовым убийствам это до сих пор не привело. А вот в соседней Украине, где несколько лет назад ввели презумпцию несогласия, результатом стала полная остановка трансплантологии. Потому что родственники, находясь в шоке от известия о смерти близкого человека, на вопрос врачей: «Можно ли изъять орган?» - однозначно отвечают: «Нет!»

Орехов был скорее мертв, чем жив!

Существует ошибочное представление, что органы вырезают у жертв преступлений и автомобильных аварий. Это не так. Во-первых, в этих случаях к делу немедленно подключаются судебно-медицинские эксперты, а пока они закончат свой анализ, труп успевает окоченеть. А во-вторых, согласно приказу Минздрава потенциальных доноров медицине должны поставлять отделения нейрореанимации.

- Дело в том, что донорами могут стать только те пациенты, у которых произошли необратимые изменения с сосудами головного мозга, - объяснила мне научный сотрудник центра трансплантации печени НИИ cкорой помощи им. Н. В. Склифосовского Ольга АНДРЕЙЦЕВА. - Но прежде чем эти пациенты станут донорами, они должны пройти сложный процесс диагностики смерти мозга. Это как минимум 6 часов наблюдения от момента констатации первичной смерти мозга до момента окончательной. Если смерть мозга диагностировать не удается и пациент погибает, тогда констатируется остановка сердца - то, что называется биологической смертью. В этом случае он может быть источником только почечной трансплантации, потому что ни один другой орган, кроме почек, в условиях остановки кровообращения не изымают. Все остальные органы забираются на кровотоке.

- То есть прокуратура была права: вы вырезаете у человека жизненно важный орган при наличии сердцебиения? Фактически убиваете?

- Это уже не живой человек - это труп с бьющимся сердцем! Когда у человека нет головного мозга, выжить этот организм уже не способен. Какое-то время усилиями врачей поддерживается дыхательная функция, а сердце, как насос, гоняет кровь. У нас есть четкие критерии диагностики смерти мозга, они были разработаны аж в 1966 году в Лондоне, а в конце 80-х признаны Россией.

Но в скандальном деле трансплантологов обвинение как раз на этом и строится: донора хотели резать при наличии признаков жизни: артериального давления и сердечных сокращений! Кто же прав?

По мнению медиков, несчастный Орехов был мертв, поскольку мозг его больше не функционировал. По логике прокурорских работников - жив, потому что у него фиксировалось дыхание, хотя оно и поддерживалось с помощью дыхательного аппарата. С профессиональной точки зрения правы первые. С эмоциональной - вторые. Эту тонкость тяжело понять и самим врачам: рассказывают, даже известнейший хирург Николай Амосов не смог в свое время сделать пересадку и прикоснуться к бьющемуся сердцу. Все ждал, когда оно остановится...

Вспомните фильм Педро Альмодовара «Все о моей матери»: рыдающая мама сидит около реанимации, к ней с совершенно черными лицами выходят врачи с сообщением о том, что все кончено. Мама - сама реанимационная сестра, ей не надо, как нам, читать ликбез, она понимает, что смерть мозга - это необратимо. Но вот мимо на каталке провозят то, что еще час назад было ее 16-летним сыном, - и взгляд ее застывает. В это очень трудно поверить: но то теплое тело, которое еще дышит, уже не человек!

То есть несчастный Орехов умер от того, от чего и должен был умереть - от несовместимой с жизнью черепно-мозговой травмы, а не потому, что врачи его не спасали! Его почки умерли вместе с ним. А могли бы продлить кому-то жизнь...

«Мы имеем право  на цинизм»

За что же тогда судят реаниматологов 20-й клинической больницы и трансплантологов Центра органного донорства?

За профессиональный цинизм. За пачку готовых и уже заверенных судмедэкспертом справок о смерти, которую следователи прокуратуры нашли при обыске. Списывать это на формализованность процедуры констатации смерти нельзя: уж слишком хрупка грань между последним вздохом перспективного с донорской точки зрения пациента и желанием побыстрее его приблизить. На «приготовление к убийству» это, конечно, не тянет, но юридического анализа требует.

Что же касается шокирующих подробностей телефонной прослушки, которые были любезно предоставлены публике в вышедшем вслед за скандалом документальном фильме хорошего человека и журналиста Аркадия Мамонтова «Трансплантация», то они заслуживают не судебной, а моральной оценки. «Забивайте», «уморили», «черепа есть?» - то, что оперативником удалось «выловить» в ходе операции и что обывателем воспринимается как кощунство, есть не что иное, как циничный профессиональный сленг. Такой же, какой есть у представителей абсолютно любой профессии. Если послушать, что говорят о покупателях продавцы, о читателях - журналисты, о согражданах - милиционеры, об учениках - учителя, будет стыдно всем...

- Мы, произнося: «Этого пациента уже убили», - друг друга понимаем. Но когда это льется с экранов телевизоров - это звучит катастрофически, - оправдывается за всех своих коллег трансплантолог Ольга Андрейцева. - Но поймите: мы имеем право на свой отвратительный, циничный профессиональный жаргон. Врач не может умирать с каждым пациентом. Смерть - это всегда тяжело, а нам тяжелее вдвойне, ведь наши пациенты каждый день задают вопрос: когда будет донорский орган? И ты им врешь: не сегодня-завтра. А потом приходишь, а пациент уже умер... Иногда этот наш профессиональный цинизм защищает нас от состояния безысходности и ужаса. Медсестры, кстати, понимают его примерно так же, как и все остальные люди, причем понимают неправильно. Конечно, это любого шокирует: забираешь орган, а умирающий ручками и ножками задергает... Но не все знают, что у пациента некоторое время сохраняется так называемый спинальный рефлекс. Когда отрабатываешь технику в патолого-анатомическом отделении, и не такое бывает. У меня была ситуация: я подошла к трупу, начала работать и чувствую - кто-то меня сзади обнимает. Поворачиваюсь, а это он! Привидение вот такое случилось. А если смерть констатирована только что - ударь его током, конечно, мышцы сократятся. Это же простая физика!