Новости

Елизавета Александрова-Зорина о том, как идет «оптимизация» медицины

Развал медицины — это не сугубо российская проблема, связанная с коррупцией, бардаком во власти и бессовестностью чиновников. К сожалению, Россия в этом вопросе движется абсолютно тем же курсом, что и более благополучные европейские соседи. И, как нашим европейским соседям, нам нужно определиться в разговоре о медицине, что же такое здравоохранение — товар, как считают реформаторы, или безусловное право, коммерческая сфера либо все-таки общественное благо.

 

Страшных историй про российские больницы хватает у всех, кто лечится не в Кремлевской. Причем нет разницы, столичная больница или провинциальная, в маленьком городе или большом — всюду творится одно и то же. Нехватка лекарств, оборудования и специалистов, закрытие больниц, неправильное лечение, врачебные ошибки, правильный диагноз только при вскрытии… И все это — на фоне масштабных реформ, которые вроде как призваны, наоборот, улучшить ситуацию. При этом во главу угла ставится окупаемость и прибыль. Нас отучают от мысли, что государство нам что-то должно, предлагают считать наше здоровье нашей же заботой и превращают больницы в фирмы по оказанию коммерческих медицинских услуг.

Что делают коммерческие структуры, чтобы оптимизировать прибыль? Избавляются от неликвидных активов, увольняют сотрудников, сокращают зарплатный фонд. Ровно то же делают чиновники от медицины. В 1990 году в России (РСФСР) было 12800 больниц, а в 2017 осталось всего 5300. В последние годы их закрытие прикрывалось словом «оптимизация», когда несколько медицинских организаций сливались в одну, якобы для экономии и более эффективного управления. На практике это оборачивалось банальным сокращением всего, что только можно. Так как выгода ставится во главу угла, то все, что невыгодно, списывается со счетов, будь то государственная онкологическая программа или Центр трансплантации почки. Перевод на коммерческие рельсы означает и перепрофилирование клиник на наиболее прибыльные коммерческие услуги. Так кожно-венерологический диспансер превращается в клинику косметологии, а урологическая клиника — в место, где людям, пришедшим с энурезом или раком простаты, предлагают сделать пластику половых губ или протезирование члена.

Во многих городах и селениях закрытая больница часто оказывается единственной в районе. В маленьком городе на границе с Финляндией, где я выросла, тоже «оптимизировали» единственную больницу. И теперь рожать женщины едут в другой город, до которого три часа через тайгу по плохой дороге. А если случится инсульт или инфаркт, пациенты ждут вертолет из Мурманска. И когда лечение бывает запоздалым (а многие диагнозы требуют моментального вмешательства врачей), то винят в этом, конечно же, людей в белых халатах, а не в серых чиновничьих костюмах.

Интересно, что количество врачей не так катастрофически уменьшилось, как количество больниц. Статистика ведь наука хоть и точная, но лживая. Многие врачи теперь работают в нескольких больницах — на полставки, на четверть ставки, на одну восьмую — или на нескольких должностях в одной. Иначе не выжить на мизерную зарплату. К тому же многие больницы просто сократили ставки — в рамках все той же «оптимизации». В моей московской поликлинике огромное количество врачей очень нужных специальностей, которые появляются раз в неделю, а то и реже, и работают сразу в нескольких местах.

Также не хватает медсестер и санитарок, но на это не принято обращать внимания, подумаешь, одна санитарка и две медсестры на все отделение. Между тем, по данным JAMA (The Journal of the American Medical Association), увеличение нагрузки на медсестру с положенных четырех до восьми пациентов увеличивает смертность в больнице до 31%. Но чиновники ведь меряют эффективность не смертностью пациентов, а потраченными деньгами.

Они также рапортуют об увеличении зарплат, но часто это достигается увольнением одних и перераспределением нагрузки на других, а также ограничением времени, отведенного на прием и осмотр. На каждого пациента у терапевта теперь есть 8 минут, а у гинеколога и кардиолога — аж целых 12. За 12 минут пациентке нужно успеть рассказать врачу о проблемах, раздеться и добежать до кресла, а врачу — осмотреть, выписать лечение и заполнить все бумаги. Причем последнее — самое важное, поэтому на остальное часто времени и не остается. Такое же ограничение по времени у процедурных кабинетов, где идет конвейерный сбор крови.

На моих глазах пациенты чуть не растерзали медсестер, потому что мужчина, сдававший кровь, грохнулся в обморок, и они выхаживали его «в неурочное время», когда уже подошла очередь других.

Следующим шагом, видимо, будет ограничение времени операций, и пациентов будут отправлять из операционной с незашитым животом или вскрытым черепом.

Хотя время на каждого пациента сокращается, нагрузка на врачей увеличивается. В больницах — за счет сотен бумаг, которые необходимо заполнить, так что это становится важнее, чем, собственно, врачебная работа. В поликлиниках — за счет того, что к пациентам, записанным через ЕМИАС, добавляется живая очередь из тех, кто внезапно заболел. А терапевтам еще и приходится работать на вызовах. И рабочий день у врачей увеличивается, а зарплата остается прежней. Но ведь это главное. Для чиновников, конечно, а не для пациентов и врачей, которым не умереть бы на рабочем месте от такой нагрузки.

Во всех больницах развешены объявления о борьбе с коррупцией. Если врач попробует заикнуться о деньгах, то завтра же будет уволен. Это не значит, что «бесплатное» лечение стало бесплатным. Просто теперь деньги, которую раньше мы клали в карман врачу (впрочем, далеко не все врачи их брали), утроились и были занесены в официальный прайс-лист. Для того чтобы пациенты охотнее раскошеливались, создаются искусственные очереди. Например, запись на рентген (если у вас не перелом) идет за два месяца, на анализы — за месяц, к другому врачу — за несколько недель. Но если вы решите не ждать и сделать все платно — тут же обнаружится, что никакой очереди нет.

Даже смерть не спасает от навязанных платных услуг. Так, в морге московской больницы грим для покойника стоит 16 000. При мне врач угрожал бедным родственникам, у которых не было такой суммы:

«Не будете платить? Тогда ваш покойник будет лежать с отрытыми глазами, изо рта у него будет течь слюна, и вообще он будет вонять».

А потом добавил: «Мы гроб заколотим, чтобы вы от этого зрелища в обморок не грохнулись. Так что попрощаться не сможете». Не знаю, получает он процент с каждых 16 тысяч или за отказ родственников раскошелиться получает нагоняй от главврача, но ничего чудовищнее я не слышала. Кстати, санитары тайком от начальства, загримировали покойника бесплатно, это заняло у них пять минут.

Мы часто сравниваем нашу медицину с европейской, и сравнение, естественно, не в нашу пользу.

Конечно, у нас все бесстыднее и гипертрофированнее, но в целом в Европе идут те же процессы, только чуть медленнее. Государство шаг за шагом уходит из образования, медицины и социальной опеки, освобождая место частным компаниям.

При этом, сокращая бюджетные вливания в государственные больницы, они направляют денежные потоки в частный сектор. То есть закрывая государственную больницу, правительство выплачивает те же деньги фирме, открывшей новую, частную. В итоге частные клиники получают бюджетные деньги плюс прибыль от платных услуг. В эту схему также вовлекаются строительные компании, которые строят новые больницы, получая субсидии, кредиты, да еще и, в условиях кризиса, зарабатывающие больше, чем на частных контрактах. Настоящий сговор государства и капитала. Проникая в государственный сектор, бизнес превращает его в рынок, причем рынок, лишенный каких-либо рисков и финансируемый средствами налогоплательщиков.

Все это упаковывается в красивые заверения в «эффективности» (аналог нашей «оптимизации»), но на деле эффективность оборачивается сокращением рабочих мест, увеличением переработок, удешевлением трат на медицину государством и ростом личных трат на нее. Все как у нас.

Не обходится и без больших коррупционных скандалов. Правда, в отличие от России, их хотя бы обсуждают во всех центральных СМИ. Так, в Швеции сегодня только и говорят о строительстве больницы Новая Каролинска, которую тут называют раковой опухолью Стокгольма и самой дорогостоящей больницей в мире, между тем как в начале строительства заявлялось, что будет как раз наоборот — а экономию обеспечит сотрудничество государственного и частного сектора. Нелепые ошибки при строительстве, оказывается, допускаются не только в России. В уже построенной больнице обнаружилось, что вода в палаты течет в неправильном направлении, а в палатах интенсивной терапии нужно переделывать вход, и все это обойдётся в десятки тысяч евро для каждой палаты. Большим скандалом также стали траты на консалтинг, заказанные одной американской компании. Это стоило около $25 млн, при этом $5 млн вообще куда-то потерялись.

А пока шёл переезд больницы в новое здание, образовались огромные очереди онкологических пациентов на операции, порядка 8700 человек, и несколько из них умерли, не получив помощи вовремя.

Строительство больницы проводилось, как водится, на конкурсной основе, но все было сделано так, чтобы контракт получил уже заранее определённый исполнитель — компания Skanska. Журналистское расследование об этом коррупционном скандале было таким большим, что уместилось в целую книгу — ставшую бестселлером. Правда, никто под суд пока отправлен не был.

Естественно, реформы, да еще и приправленные коррупционными скандалами, крайне непопулярны и вызывают протесты.

В шведском городке Соллефтео закрыли родильное отделение больницы, рассчитанной на несколько малонаселенных таежных районов. Рожать женщинам здесь теперь приходится в другом районе, за 120 километров. Власти закрыли отделение, чтобы сэкономить менее 0,01% бюджета области. В ответ началось протестное движение, и в демонстрациях участвовали до 15 000 человек при населении всей коммуны в 30 000. Больницу это, правда, не спасло. Но тогда в области, где всегда голосовали за правящую социал-демократическую партию (тут одни из самых высоких показателей — до 60% голосов за соцдемов), поддержка партии упала до 20%.

А в мэрии одного из парижских округов я видела открытое письмо мэра (по-нашему главы муниципалитета) на имя президента с требованием не закрывать больницу, и всем жителям предлагалось поставить подпись под этим письмом. Невозможно представить, чтобы местные российские политики писали такие письма.

Правительства с помощью СМИ всячески пытаются отвлечь внимание общественности от приватизации медицинского сектора. К примеру,

в Испании была запущена «утка» о том, что врачи подпольно умерщвляют неизлечимых пациентов, и это вызвало огромный переполох и широкие дискуссии об эвтаназии — а в это время началась медицинская реформа, одна из самых чудовищных и катастрофичных по своим последствиям в Европе.

В Британии же сообщения о запущенном лейбористами процессе децентрализации в здравоохранении вышли одновременно с новостями о войне в Ираке, так что никто их практически не заметил. А потом было уже поздно.

Если бы вопрос о том, является ли медицинская помощь неотъемлемым правом, а здоровье нации — приоритетной ценностью, был вынесен на общественное обсуждение и референдум, то совершенно очевидно, как бы все мы на него ответили. Но такие вопросы решаются в чиновничьих кабинетах, где принимаются совсем другие решения.

Впрочем, протесты не всегда остаются безрезультатными: общественное возмущение позволило отменить медицинские реформы в Шотландии и Австралии. В России тоже иногда удается отстоять больницы: в Челябинском поселке Роза добились отмены приказа о закрытии онкологического отделения, а в Петербурге жители вышли на митинги против переформирования городской больницы в больницу для судебных чиновников — и выиграли. Когда речь заходит о конкретной больнице, то пациенты готовы ее отстаивать. Дело за малым: осознать, что вся медицинская сфера — такое же наше личное дело, как и поликлиника, к которой мы прикреплены.

 

---

источник :  www.gazeta.ru

вернуться в раздел новостей