— Лев Владимирович, число расхождений между прижизненными и посмертными диагнозами в 2018 году — около 5% случаев, это каждый 20-й пациент. Процент снижается: в прошлом году было 6,3%, в 2013 — 12%. С чем связано снижение? С тем, что все хорошо?

— Нет, всё, наоборот, плохо! Штрафные санкции, которые введены Фондом обязательного медицинского страхования за расхождение прижизненного и посмертного диагнозов и которые поддержаны Министерством здравоохранения Российской Федерации, привели к тому, что контрольные функции патологоанатомической службы оказались резко подорваны. Это если называть вещи своими именами.

— Санкции к кому применяют?

— К лечебным учреждениям. То есть больница получает деньги из фонда ОМС. И если имеется расхождение диагнозов по 2-й и 3-й категории, то фонд не только не перечисляет больнице деньги за лечение больного (хотя на него тратились дорогостоящие лекарства, бинты и т. д., ему проводили дорогостоящие процедуры), так фонд еще и штраф накладывает. И больница терпит ощутимый материальный ущерб! И в итоге у нас в стране резко упал показатель расхождений — и ничего хорошего в этом нет. И для сокрытия факта расхождения диагнозов не надо даже, чтобы главный врач, образно говоря, топал ногами на патологоанатома. Потому что патологоанатом получает зарплату, и на каждой пятиминутке он слышит, что в больнице очень трудно с деньгами, и он ищет любые ходы, чтобы как-то замаскировать расхождение, под любыми предлогами.

— То есть, как правило, патологоанатомы работают в той же больнице, где и умер пациент?

— О! Вы самую суть ухватили. Получается, что патологоанатом фактически должен контролировать своё начальство. Стратегическая задача нашей общественной организации — Российского общества патологоанатомов — выделение патологоанатомической службы в самостоятельную систему по аналогии с судебно-медицинской экспертизой, чтобы она не подчинялась лечебному учреждению. Подчиняться тому, кого контролируешь, — вот это нонсенс.

— А санкции к больнице — это сколько в деньгах?

— Это зависит от конкретной ситуации, речь идёт о нескольких десятках тысяч рублей в пересчёте на одного больного.

— Получается, что патологоанатомы сознательно скрывают расхождения между причинами смерти и диагнозами врачей? Судя по всему, кроме вас (патологоанатомов), эта ситуация всех устраивает?

— Сознательно или бессознательно, но есть способы, довольно легальные, подтянуть за уши расхождение диагнозов в рубрику первой категории расхождения, при которой штрафные санкции не накладываются. Первая рубрика расхождений диагнозов «оправдывает» несовпадение объективными причинами (например, краткость пребывания больного в стационаре, тяжесть его состояния, не позволяющая провести диагностические процедуры, отсутствие в больнице необходимого оборудования и т. п.).

— А в других странах какой показатель расхождений прижизненного и посмертного диагнозов?

— Эта величина практически постоянная, она колеблется в пределах от 10 до 20 процентов. Это константная величина. При небольшом количестве производимых вскрытий относительно числа умерших процент расхождений возрастает свыше 30%. Если процент расхождений ниже 10%, то этой цифре мы не доверяем, это искажённый показатель. Нынешние показатели около 5% и даже ниже — это недостоверная информация.

— А сколько расхождений у нас может быть на самом деле?

— На самом деле есть коридор в рамках 10—20%.

— Когда патологоанатом указывает, что прижизненный диагноз был поставлен неверно, он об этом куда сообщает — и что происходит потом?

— Клиницисты иногда упрекают нас: вы не можете быть нашими судьями, вы такие же врачи, как и мы. И тут мы с ними, кстати, солидарны. Мы действительно не должны быть судьями и ими не являемся. Патологоанатом указывает только на факт расхождения диагнозов, а кто в этом виноват и насколько возможно было избежать ошибки, решает уже коллегия врачей в комиссиях по изучению летальных исходов или в клинико-экспертных комиссиях.

— По каким болезням чаще всего бывают расхождения прижизненного и посмертного диагнозов?

— На первый план сейчас выходят онкологические заболевания. В больницы часто поступают люди на конечной стадии болезни, по поводу, например, перфорации кишечника, а врачи обнаруживают там опухоль размером с футбольный мяч. Как пациент мог её доносить? Почему врачи в поликлинике не заметили рак? Впрочем, он мог и не дойти до поликлиники: это же сколько очередей надо отстоять. У нас в стране резко упал уровень диспансерного и амбулаторного обслуживания больных. К сожалению, нередко окончательный точный диагноз выявляется только после смерти больного на вскрытии. Основная задача патологоанатомического вскрытия — выявить дефекты оказания медицинской помощи, а не просто удовлетворить профессиональное любопытство.

— Но если больной не дошёл до врача вовремя, он сам, получается, виноват.

— Да как же его винить? Ему, может быть, так плохо было, что он не дошёл. А может, и дошёл — но нет онкологической настороженности у врачей в поликлиниках. Вот я сегодня вскрывал больного. 60 с чем-то лет, с октября у него стали отекать ноги. В поликлинике ему сказали, что это, видимо, проблемы с сердцем. И стали давать ему сердечные. Время проходит, а отёки нарастают. Оказалось, что у него злокачественная лимфома — и из-за того, что лимфоузлы передавили лимфатические сосуды, у него были отёки. Никакого отношения к сердцу они не имели. Как тут винить больного, когда у нас само здравоохранение больное?

— В докладе говорится, что патологоанатомов не хватает.

— Резко не хватает. Работа трудная. Нас лишили привилегий, которые были раньше. Раньше у патологоанатомов была прибавка в размере 20% от зарплаты за вредность. А сейчас прибавка в размере 2%, а где-то вообще её нет. А что такое поработать в морге? Мало того, что это эстетически очень трудно и не всякий сможет. К тому же в группу риска попадают патологоанатомы, потому что они могут вскрывать больных туберкулёзом, гепатитом и другими опасными инфекциями. Это и физически, и нравственно трудная работа. И это безобразие, что сняли эти льготы. Когда-то патологоанатомы выходили на пять лет раньше на пенсию. Сейчас этого тоже нет. Конечно, патологоанатомы бегут. Кадровый дефицит.

— Патологоанатомы же и с живыми пациентами много работают: исследуют ткани, которые взяты на анализ, скажем, при операции. Мёртвых уже всё равно не спасти, а для живых, наверное, дефицит патологоанатомов опасен.

— 80% нашей работы — это как раз работа с живыми пациентами. Это сумасшедшая ответственность: именно патологоанатом смотрит и говорит, рак это или не рак. И от его выводов зависит, будут делать пациенту операцию или нет.

— В некоторых регионах только один-два патологоанатома. Например, на Чукотке один. И как он справляется?

— Это ужасно. Конечно, в таком огромном регионе должен быть не один специалист, а бюро. А если говорить о биопсийной диагностике (работа с тканями живых пациентов), то сейчас остро стоит вопрос о телемедицине, чтобы можно было провести анализ дистанционно.

— В Чечне вообще не проводятся вскрытия, согласно докладу. Значит, есть федеральные законы, а есть традиции, так? (Согласно докладу, в Москве за год провели 50 тысяч вскрытий, в Московской области — 37 тыс., ни одного не было проведено в Чечне и Ингушетии.)

— Есть законы и есть люди, не подчиняющиеся этим законам. Это уже известный факт. Ничего в этом хорошего нет, конечно. Вскрытие делается для чего? Чтобы выявить дефекты оказания медицинской помощи. А не просто удовлетворить чьё-то любопытство — чем болел пациент.

источник :  baza.io

вернуться в раздел новостей