Новости

Репортаж из «Ада». В круге четвертом, финал: Виктор Балакин о том, как лежал в больнице Семашко

«Орловские новости» публикуют заключительную часть дневников журналиста Виктора Балакина, которые он писал, основываясь на своем недавнем опыте нахождения в больнице им. Семашко. После публикации первых трех частей Балакину уже поступали «пожелания», граничащие с угрозами, в духе: не дай Бог тебе еще раз попасть хотя бы в одно медучреждение Орловской области…И это печально. Ведь задача этих дневников не обличить кого-то, а заставить задуматься, заставить пересмотреть свои взгляды на отношение друг к другу, ведь все мы люди, а врачи и медики – всегда считались проводниками самых гуманистических человеческих идеалов, ведь они – спасают жизни. Человечность – вот единственный посыл того, что желает пробудить во всех нас автор этой хроники.

 

«Мы живем под собою не чуя страны» (О. Мандельштам)

Последняя неделя и два дня (29 июля – день выписки) обещали быть для меня благополучными. Уже в понедельник утром зашел мой лечащий врач, показал мне запись в истории моей болезни, по отмене той самой злополучной капельницы, которая, возможно, и спровоцировала сердечный приступ. Правда, при этом пояснил, что он не считает, что это был сердечный приступ. По его мнению, это невроз сердца. Вот только у невроза есть свои симптомы: это ощущение сжатия сердца, ком в горле…А тут ничего этого не было. Острая нестерпимая боль при малейшем движении или глубоком вздохе с отдачей под лопатку, как будто кто колол мое сердце иглами. Раньше при таких приступах меня доставляли в стационар в кардиологию, где я проходил определенный курс лечения. Да и диагноз там ставили несколько иной. Ну да ладно: спорить с врачом, да еще кардиологом, дилетанту с 18-летним стажем сердечного заболевания, не менее полтора десятка раз лежавшего в стационарах кардиологии, в том числе и в институте в Москве, значит – не уважать врача. Да теперь, поди - докажи: невроз это был или что другое.

Затем мне принесли новые лекарства и заменили капельницу. Капали небольшой пузырёчек граммов 200, но явно другого качества. Один из антибиотиков в мизерном пузыречке, который надо было растворить водой и пить для уничтожения вредных бактерий в желудочно-кишечном тракте, стоил, как потом выяснилось, триста рублей. А их мне давали в день два. Нашли и эффективный препарат для поддержания микрофлоры желудка. И откуда все бралось?  Плюс полновесный черпак каши с белым, подчеркиваю, только с белым хлебом и положенная порция сливочного масла…Это сколько же они на меня стали тратить в день? Или это все больным положено по закону? Но на этом изменения в моей больничной жизни не закончились. Перед обедом, как бы случайно, ко мне зашел Юдин. Зашел, видимо, просто так, поговорить о моем здоровье, уделить простое человеческое внимание...  Верю! Себе самому не верю, а вот Юдину верю. И в этот момент распахнулась дверь и в палату въехала тележка, которую везла та самая раздатчица пищи, хорошо изучившая психологию больных. Она настолько натянуто улыбалась, что мне казалось, что где-то у нее кожа должна была обязательно разойтись. Ее сопровождала старшая сестра. На ее лице не было улыбки, а в глазах, как мне показалось, блеснула ненависть. Впервые я увидел ее в белом халате, а не в темной модной кофточке, в которой она приходила из дома. У Юдина я спросил: «А сестра-то зачем?» На что он мне ответил: «Контролирует раздачу пищи больным». Поставив обед на тумбочку и пожелав мне приятного аппетита, женщины бесшумно исчезли. Тут же ушел и Юдин, не забыв про мой аппетит. На душе стало отвратительно до омерзения. «Выживу, назло им выживу» - решил я, – «хотя бы для того, чтобы все это рассказать людям» -  и стал есть. Впервые за много дней съел все.

К сведению любителей диеты для похудения: всего лишь за месяц я похудел в больнице им. Семашко на 18 кг. Тот, кто меня видел после больницы, утверждают, что от меня остался только мой большой нос, кожа и кости. Эффективная диета, но не рекомендую.

В ночь с 20 на 21 июля сквозь сон я почувствовал, что задыхаюсь. Мне повезло: дежурила та самая медсестра, которая отбила у смерти на несколько часов пожилую женщину. Она забегала и засуетилась вокруг меня так, что мне стало как-то  неудобно. Притащила какой-то тяжелый «шарабан» на колесах, который, по ее мнению, вырабатывает из воздуха кислород. «Шарабан» долго не хотел запускаться, сестра торопилась и оттого, видимо, не все у нее получалось. Наконец он зафыркал, загудел, чуть ли не на все отделение. Всунув мне в ноздри две трубочки, сестра сказала: «Дышать только носом не более 15 минут. Иначе обожжёте легкие». Но, как я не старался (то ли «шарабан» не работал, то ли его неправильно включили) даже своим большим носом, я не смог вытянуть из этих трубочек ничего.  Чтобы ей не доставлять больше хлопот, я украдкой стал дышать ртом. Тем временем она сбегала за уколом. Я вспомнил слова умирающего Р. Исламгазина, который на мой вопрос: «Почему тебя не подключают к аппарату ИВЛ?» - ответил: «Нам дают кислород». Уж не такой ли кислород давали и ему? Но ведь таким кислородом, если хватало сил, надо было еще и дышать. А если сил не было? Видимо, укол сделал свое дело, и мне стало немного легче. Но сестра ушла только после того, когда убедилась, что мне действительно стало легче.

На этом можно было бы и закончить рассказ о моих злоключениях в этой больницы: мне, явно становилось легче, появился аппетит и сон, почти прекратилась диарея. Но событие, которое произошло 22 июля, около 12:30, резко все изменило. Это событие мучает и не дает мне покоя даже сейчас.  Вопросы возникают одни и те же: «Все ли я сделал, чтобы защитить этого старика? Жив ли он сегодня?»

То, что я рассказал выше, нормальным людям и без того кажется за гранью сюрреализма. Но то, что произошло в этот день, напоминает что-то из криминальной хроники. Можно сейчас меня обвинить в клевете, подделав талончики на МНО, можно положить в туалет бумагу и сказать, что она там была всегда со времен революции 1917 года, можно обвинить меня в домогательствах к медсестрам и в том, что я ел живых младенцев… Но скрыть данный факт, как бы кому не хотелось, уже нельзя. Слишком публичным он оказался.

Прохаживаясь в этот день по коридору, я заметил, что у поста дежурной медсестры собралась вся «отделенческая рать», и происходит какой-то скандал. Тут были и медсестра, и медбрат, и старшая, и уборщицы…На скандал из соседних палат вышли и некоторые больные. Когда я подошел, то увидел, что в кресле возле журнального столика сидит худощавый старик с пакетом в руках, а вокруг него цепью стоит почти весь отделенческий персонал.  Он сидел, как загнанный в ловушку старый волк и даже не реагировал на требования «окруженцев»: немедленно вернуться в палату.  Голым он не скакал, не крушил об пол благородный хрусталь и даже не выбрасывал в окно кофейный сервис, как в песне В. Высоцкого. Он просто сидел, а его травили. Конфликт накалялся и, как мне показалось, отделенческая рать уже была готова силой затащить старика в палату, дай только команду «Ату его».

Чтобы избежать этого, я подсел к старику на соседнее кресло и спросил: «Что случилось, отец?» Он, видимо, доведенный до отчаяния, отреагировал резковато: «А ты что, следователь, что ли, допрашивать меня?»  На что я ответил шуткой: да какой из меня следователь? У тебя вон на венах всего по три дырочки на каждой руке от капельниц, а у меня уже их ставить некуда, и показал свои черные от уколов руки. Это несколько подкупило старика, и он в сердцах стал высказывать мне свои претензии: «Пришла ставить мне капельницу какая-то совсем молоденькая. Шесть раз ткала в одну и туже дырку иглу, так и не попала в вену. Потом начала ткать в другую руку. А когда я возмутился, начала на меня еще и кричать, обвиняя меня в том, что у меня вены плохие. Мне 75 лет, я бывший военный, служил в ВВС, а она... Я что здесь - подопытный кролик или мышь? Я ухожу домой».

Пока он высказывался, я обратил внимание, что старик чисто выбрит, аккуратно подбрита даже шея и виски. Редкие седые волосы на голове также коротко подстрижены, как это требует воинский устав. По крайней мере – советский устав. Старик, видимо, держал марку ВВС. Лицо у него было чистое, немного бледноватое. Ничто не говорило на этом лице о том, что он когда-либо злоупотреблял спиртным. Дав ему выговорить свою боль, я сказал: «Ну что поделать, отец. Неопытная сестра, видимо, попалась. Сейчас придет опытная и сделает все аккуратно. Лечиться-то все равно надо. Старик стал мягче. Рассказал, что живет на Знаменке Орловской, назвал улицу и дом… Мы даже нашли с ним общего знакомого. Все, казалось бы, складывалось хорошо. Но тут в разговор вмешалась одна из «окруженцев» в белом халате. «Да что с ним разговаривать? Алкаш, видимо, после пьянки его белая горячка трепет. Он же неадекватен…» - сделала она заключение.

От таких слов в адрес старого человека бывшего военного даже мне стало стыдно. Старик укоризненно посмотрел на нее, затем повернулся ко мне и произнес: «Ну и что, вы хотите, чтобы я с этим хамьем разговаривал?»

Да, дальнейший разговор терял смысл. Я встал, попросил «окруженцев» не трогать старика и дать ему успокоиться. И, если они сомневаются в его адекватности, вызвать психиатра. Отошел я от места конфликта не более 5-6 метров, как услышал крик отчаяния: «Люди, второй и третий этаж! Помогите!».

Я обернулся. От увиденного на несколько секунд даже оторопел. Молодой медбрат лет 25 спортивного телосложения вывернул старику руку назад и в сторону, второй рукой сверху с силой надавливая на предплечье по всем правилам рукопашного боя. Таким образом, голова старика оказалась у него между ног.

Еще одна медсестра, по комплекции похожая на знаменитую колхозницу с серпом, что стоит у главного входа в ВДНХ, навалилась на старика сверху.  Процедурная медсестра, мало чем уступающая по комплекции своей коллеги, колола старику укол.  Я рванулся туда, но путь мне преградила старшая медсестра. Толкнув меня в грудь назад, попыталась вырвать у меня мобильный телефон, требуя прекратить съемку, так как я, по ее мнению, не имею на это права. Тем временем укол был сделан, и троица разбежалась в разные стороны. Старик резко встал. Видимо, не понимая, что ему делать, он топтался на месте, хватая ртом воздух. По его морщинистому лицу, то ли от перенапряжения, то ли от нанесенного оскорбления и унижения текли слезы. С минуту потоптавшись, он опять присел. Вскоре обмяк и превратился в послушного дедушку, который готов выполнить любую волю врачей. Его вывели из отделения, посадили в машину и куда-то увезли.

Через несколько минут ко мне в палату прибежал зав Юдин. Он сказал примерно следующее: вы не имели права снимать, есть врачебная тайна и вообще, что я поступил неэтично… И это он-то говорит мне об этике? Я смотрел на него и во мне закипала ярость. Психология раба: унижаться перед сильными мира сего, чтобы потом эти унижения вдвойне вымещать на тех, кто попал так или иначе в его зависимость, казалось, перла из этого человека со всех щелей. Мне хотелось за слезы и унижение старика, просто... Ну, мужик я.  Но вовремя я вспомнил, что теперь они – врачи – защищены законом. А получать 5 лет не очень-то хотелось. На сколько можно, спокойно я объяснил ему, что снимать, как и любой гражданин РФ, я имел право, так как нахожусь не в частной больнице Юдина, а в государственном публичном заведении. Лицо пациента в любом случае будет скрыто. Но ваши лица пусть видят все, чтобы при встрече с вами на улице люди шарахались от вас в сторону.

«Да старик был неадекватен, что мы должны были делать с ним?» - возразил на это Юдин. В чем выражалась неадекватность этого старика? В том, что он потребовал качественного медицинского обслуживания и уважения к себе? Кто определил его неадекватность? Может быть, старшая медсестра, у которой, в лучшем случае, образование – медицинское училище, где учат только делать уколы и ставить клизмы? На этот вопрос Юдин мне так и не смог ответить. Разошлись явно не дружески.

После ухода зава я долго не мог осмыслить, где я нахожусь. Мне казалось, что я попал в какой-то дурдом, типа Канатчиковой дачи, где власть каким-то образом захватили пациенты и пытаются, прокапывая мозги, излечить нормальных людей от чувства собственного человеческого достоинства и чести, от требований уважительного к себе отношения и профессионального лечения... Ну а с теми, кто не хочет «лечиться» по их лекалам, от таких пережитков прошлого поступают так, как с этим стариком.

Данный инцидент не оставил равнодушным никого из пациентов мужской половины. Одни обвиняли нашего губернатора и его команду в развале орловской медицины. Мужчина, который уже много лет мотается по командировкам от Калининграда до Урала, утверждал, что такое творится не только в Орле и не только в медицине. «Бардак кругом, да и только» - утверждал он. Третьи во всем винили Путина и ругали, на чем свет стоит.  И только один высказался примерно так: вам все Путин виноват, работать надо, езжайте в деревню, пашите землю, выращивайте скотину.  А то привыкли горлопанить, бездельники. А дальше все прямо по известному всей стране пропагандисту Соловьеву: вот и в Хабаровске американцы раскачивают лодку, а наши дебилы им помогают. На что бывший руководитель одного из небольших предприятий советской эпохи, а сегодня просто нищий пенсионер с мизерной пенсией высказался примерно так: а есть ли она у нас, эта лодка? Может, она давно прогнила так, как не прогнила советская лодка за 80 лет? И мы уже давно благополучно идем ко дну,  пуская пузыри, но продолжаем кричать, что мы плывем - не раскачивайте нашу лодку? А если лодка есть, то куда мы плывем? – размышлял он.

В общем, мнения были самые разные. Из них становилось ясно: сколько бы в этой больнице нам не прокапывали капельницами мозги, люди сохраняют свое мнение о происходящем и выражают его, только тихонько-тихонько. Помните у Мандельштама: «Мы живем под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны…». Ясно и то, что негативное настроение, благодаря таким вот больницам и врачам, в обществе явно нарастает, и вот-вот достигнет критической массы. Страшно представить, что тогда будет.

«С диагнозом не согласен»

Выписку из истории болезни в день моего освобождения из больницы принесли мой лечащий врач и сам Юдин. Опять немного полемизировали. Он убеждал, что не все так плохо; что несмотря на мой возраст, сложное сосудисто-сердечное заболевание и тяжелое воспаление легких, им – врачам – удалось меня вылечить… Герои, да и только! Знакомая старая песня. Вот только сердце сорвали мне здесь в отделении и дважды довели до такого состояния, что дальше только смерть. Я попросил его заставить своих сотрудников работать и показал ему свою окровавленную от уколов и капельниц простынь, которую заменили только раз за месяц. Положить наконец-то туалетную бумагу, научить свой персонал уважать больных, видеть в каждом из них человека…И вот тут человек раскрылся, как говорят, до предела.  «Так ведь воруют больные все. Украли даже ершик, которым чистят унитазы…». Могу себе представить больного, который засовывает не розами пахнущий ершик в свою сумку. Да и как можно в каждом пациенте видеть потенциального вора?  Поняв, что я остался при своем мнении, он вновь напомнил мне «о моих приставаниях к медсестрам». Это уже походило на откровенный шантаж. Это был наглядный урок своему более младшему коллеге - начинающему кардиологу, как ломают строптивых пациентов. Разговор опять терял смысл. Я внимательно прочитал выписку из истории своей болезни, спросил: «Почему туда не внесли сердечный приступ или пусть даже, как он утверждает, невроз сердца, по чьей вине была передозировка «Варфарина» и диарея, которая еще до сих пор дает о себе знать и еще ряд, по-моему, существенных осложнений, которые уже сказались или могут сказаться негативно на моем здоровье?» Ну, так положено – ответили мне. Спорить я не стал. Просто написал на талончике о получении выписки так: «С диагнозом не согласен».

Пожать на прощание руку этим людям мне почему-то не захотелось: побоялся заразиться от них вирусом страшнее, чем COVID-19 – вирусом равнодушия к жизни и смерти людей.

Поблагодарил в такой форме: «Спасибо, что оставили живым». На выходе из отделения открыл свои сумки и предложил дежурной медсестре сделать досмотр. А вдруг, меня завтра обвинят в воровстве ершика для чистки унитаза, а то и того хуже -  самого унитаза.  

PS. Куда увезли старика, я узнал у того самого медбрата, который выкручивал ему руку через пару дней. Похвалив его за красивый прием против 75-летнего старика, я спросил: жив ли он сейчас? Медбрат, кажется, так и не понял моего сарказма и откровенно ответил на мой вопрос. «Да он жив, но находится в реанимации». Этого следовало ожидать. Но надежда умирает последней. Думаю, что у него есть родственники. Если они отзовутся (а лучше, если он сам) и сообщат о его судьбе, буду премного благодарен. Если надумают подавать претензии к врачам за подобные действия, свидетели есть и готовы дать показания. Иначе они скоро начнут хоронить нас живьем. Телефон для контакта: 8 953 477 26 00 Балакин Виктор Семенович…

 

---

источник :  newsorel.ru