— Не скажу насчет ростовских врачей, но у меня есть печальное подозрение, почему местные врачи сказали, что девочка абсолютно здорова. Дело в том, что современная российская система здравоохранения устроена так, что врачу из местной маленькой поликлиники невыгодно ставить больному диагноз, с которым его надо отправлять лечиться дальше. Если он поставил такой диагноз и выписал направление, то лечение в московской или ростовской больнице будет оплачено из страховых денег, выделяемых местной больнице. Я знаю одну такую историю в Перми. Врачиха местной больницы устроила диспансеризацию, прогнала всех женщин через УЗИ, выявила несколько случаев рака груди на ранней стадии и выписала им всем направления на лечение. Женщин она спасла, но в больнице она стала самым ненавидимым человеком: ведь женщины лечились на те деньги, которые иначе бы остались в больнице. Еще раз: современное российское здравоохранение сознательно, намеренно, на институциональном уровне устроено так, что местной больнице выгодно ставить смертельно больному диагноз «совершенно здоров». У нее от этого денег больше.
 

— Еще поражает упорство мамы. Она не просто искала специалистов, а перебирала специалистов до тех пор, пока нашла таких, чья стратегия лечения полностью соответствовала представлениям мамы о том, как должно быть. Такое упорство должно бы казаться естественным, но я встречаю его впервые. Обычно люди покорны, даже когда речь идет об их детях. Каковы, как ты думаешь, механизмы упорства и покорности?
 

— Я думаю, что это вещи неисповедимые. Но еще я при этих поисках мамы вспомнила одного своего знакомого, эмигрировавшего в США. Он привез туда больную раком маму, и она прожила еще десять лет. Все эти десять лет он донимал врачей, он говорил, что ее неправильно лечат, возмущался тем, что американский врач может принять по шестьдесят пациентов в сутки, искал в интернете какие-то иммуномодуляторы, требовал их выписывать, они его посылали. Он был неправ. Его лечила машина, и в этом сила американской медицины. Ты попадаешь в машину. В Огайо, в Кентукки, в Бостоне — врачи будут работать с тобой строго по протоколу, и в принципе человек, который лезет к ним с тем, что он вчера вычитал в интернете,— идиот. А в России, получается, человек правильно лезет. Потому что машины нет. Спасти ребенка может только он сам.
 

— А как мама оформит Ане инвалидность, если местные врачи говорят, что девочка здорова? Думаю, что у мамы, занятой спасением собственной дочери, просто не оставалось времени еще и на борьбу с государственной машиной. Как ты знаешь, я отмороженный либертарианец и пособий не люблю. Именно поэтому я могу однозначно сказать — это тот случай, когда давать пособие совершенно правильно. Я, знаешь ли, очень люблю историю японской макаки по кличке Мозу, за которой наблюдали биологи в горах Шигу. У Мозу не было ни ручек, ни ножек, и стая таскала ее с места на места и кормила. Мозу дожила до глубокой старости и родила пятерых. Об инвалидах общество обязано заботиться. Точка. Учитывая историю Мозу, мы даже не можем назвать заботу об инвалидах признаком человечности. Мы даже не может назвать это признаком человекообразных обезьян. Макака, как ты знаешь, это не человекообразная, это не ape, это monkey. С макаками наши пути разошлись двадцать пять миллионов лет назад.
 

— Мы собираем деньги на то, чтобы прямо сейчас и не травматично прооперировать девочку в Берлине. При том что ее можно прооперировать в России бесплатно (за счет государства), но не сейчас и очень травматично. Нам довольно часто пишут, что мы не имеем права собирать деньги на то, чтобы лечить за границей детей, которых можно вылечить в России. Мы — негосударственный фонд, пожертвования собираем добровольные, подробно разъясняем все обстоятельства. Как ты думаешь, что делается в головах у тех наших читателей, которые пишут нам, что мы «не имеем права»?
 

— Я хочу рассказать этим читателям простую историю про бесплатность и отечественную медицину, которую мне рассказал знакомый врач. «Бюджет стал оплачивать нам искусственный сустав при переломе шейки бедра,— сказал он мне,— и смертность возросла на 20 процентов». Как так? А очень просто. Операция при таком переломе дает наилучшие результаты, если делаешь ее в первые два дня. Пока сустав был коммерческий, делали операцию, ставили сустав — все хорошо. После того, как он стал бюджетный, пациент (с шейкой бедра-то!) должен собрать тонну справок. К тому времени, когда он их соберет,— прогноз ужасный. Вот пусть те, кто вам так пишут, сломают себе шейку бедра и испытают на себе все прелести бесплатного получения сустава.

 

Для спасения четырехлетней Ани Черновой нужно 491 055 руб.

Рассказывает кардиолог немецкого кардиологического центра Станислав Овруцкий (Берлин, Германия): «У Ани три порока сразу. Девочка растет, нагрузка на сердце увеличивается. Уже сейчас у Ани сильная одышка, она быстро устает и очевидно не справляется с физической нагрузкой. Все три порока можно закрыть одномоментно и без операции на открытом сердце, эндоваскулярно. Этот метод наиболее щадящий для ребенка. Опыт проведения подобных вмешательств у нас большой. Аня будет здорова».
 

Немецкая клиника выставила счет на 491 055 руб. Анины родные не в силах его оплатить.
 

Дорогие друзья! Если вы решите спасти Аню Чернову, то пусть вас не смущает цена ее спасения. Любое ваше пожертвование будет с благодарностью принято. Деньги можно перечислить в благотворительный фонд «Помощь» (учредители Издательский дом «Коммерсантъ» и руководитель Русфонда Лев Амбиндер). Все необходимые реквизиты есть в Российском фонде помощи. Можно воспользоваться и нашей системой электронных платежей, сделав пожертвование с кредитной карточки или электронной наличностью, в том числе и из-за рубежа (подробности на rusfond.ru).

 

---

 

источник :  www.kommersant.ru

вернуться в раздел новостей