Новости

«За тяжкий вред если 100 тысяч выиграете, и то хорошо». Интервью «Нового Дня» с юристом об исках к врачам

На прошлой неделе в больнице Первоуральска в Свердловской области вспыхнул скандал – в палате инфекционного отделения умирал пациент, его сосед звал на помощь, но медики пришли слишком поздно. Минздрав и Росздравнадзор проводят свои проверки, к истории подключился и Следственный комитет России, который в последние годы усилил работу по ятрогенным преступлениям (совершенным медиками в отношении пациентов).
 

Почему в России родственникам умерших присуждают копейки за смерть близких по вине медучреждений, зачем идти в суд и что становится причиной ятрогенных преступлений, «Новый День» поговорил с юристом Юлией Федотовой. У нее больше двух десятков доверителей, которые судятся с больницами. В большинстве случаев – это родственники умерших в медучреждениях.



https://newdaynews.ru/ekaterinburg/interview/739484.html– Как разграничить потребительский терроризм пациентов и ситуации реальных ятрогеных преступлений?

– Довольно просто. Преступление – это когда наступила либо смерть, либо тяжкий вред здоровью. Потребительский терроризм в правовых реалиях не получится, потому что ни в суде, ни в Следственном комитете не прокатит что-то типа «мне врач нахамил, дайте мне компенсацию».

– Насколько я понимаю, существует проблема с доказыванием, поскольку присутствует некая цеховая солидарность у медиков.

– На самом деле когда Следственный комитет назначает экспертизу, общее правило, что он назначает ее в другом субъекте. Условно говоря, преступление у нас предполагаемое на территории Свердловской области, а экспертизу проводит Сахалин. Почему бы и нет? Потому что если экспертизу будут проводить наши, то есть большой риск, что врачи вместе учились в медакадемии или ещё что-то в этом духе. Но бывает, когда врачей начинают допрашивать как свидетелей, тогда да, конечно, они всегда говорят, что все окей, никто ни в чем никогда не виноват – ни разу не было такого, чтобы: «Да, я ошибся». Ни разу!

– По практике, ятрогенные преступления чаще совершаются в государственных учреждениях или коммерческих?

– Чаще в государственных. Но это не значит, что в коммерческих меньше. Просто пациенты коммерческих либо не обращались по этой ситуации никуда, либо клиника сказала: «Мы вам заплатим за ущерб, а вы просто все забудете». Но практика с коммерческими у меня была.

– По ятрогенным делам есть срок давности?

– Есть. И это вообще большая проблема. Например, часть 2 статьи 109 «Причинение смерти по неосторожности во время ненадлежащего исполнения профессиональных обязанностей» – это «классика», по которой «прилетают» врачи. Если это заведующий отделением или главврач, то статья 293 – «Халатность», и там срок шесть лет, а вот по 109 – только два года. А у нас экспертиза только идет больше года! Потому что экспертные учреждения завалены. Нужно чтобы больше было и экспертных учреждений, и экспертов. Это первое. Второе – следователи не могут продлять срок следствия свыше года. Все, что больше, – идет через Москву. И для следователя это равносильно подписанию заявления на увольнение, потому что у них начинают дрючить весь отдел. Поэтому они говорят: «Давайте сейчас дело возбуждать не будем, но на экспертизу направим. Когда мы экспертизу получим, тогда и дело возбудим, и тогда уже будут и основания, и экспертиза у вас уже прошла». Но сроки давности идут со дня смерти. То есть нам надо уложиться в два года со дня смерти – это и предварительное расследование, в которое входит экспертиза, и следственные действия, и суд. Поэтому большая часть просто не успевает дойти до суда, либо на стадии судебного разбирательства дело прекращается по истечению срока давности. Это не реабилитирующее основание, но врач считается несудимым и может спокойно дальше работать. А ведь сама статья 109 подразумевает лишение свободы и запрет заниматься медицинской деятельностью на определенный срок.

– В связи с пандемией следователи не рассказывают о ятрогенных делах, при том, что, кажется, их даже больше стало, в том числе связанных с коронавирусом. Это так?

– В Первоуральске погибла роженица – родила пятого ребенка и, судя по всему, истекла кровью. Ее просто оставили одну. Сложно сказать, что это прямо связано с пандемией, но если бы не пандемия, она должна была бы рожать в другом роддоме, в котором она до этого родила своих четверых детей, и все было хорошо. Но его перепрофилировали под ковидный госпиталь, и она попала в роддом в городской больнице Первоуральска, в которой только у меня три дела. Но вопрос, наверное, не в ковиде, а в профессионализме врачей. Такого, чтобы именно от ковида, лично у меня был один случай, когда скончалась маленькая девочка, ей было 4 года. Как показала экспертиза, это был коронавирус. Но на тот момент – это был 2020 год – он не мог быть диагностирован, его не могли лечить, потому что не было протоколов, никто не знал, что с этим делать, даже не подозревали об этом [что дети болеют коронавирусом, – прим. ред.]. Единственный, пожалуй, случай, когда нет претензий к врачам.

– Про размер морального ущерба...

– Средняя цена за умершего – от миллиона. Да, это мало. К сожалению, цена человеческой жизни у нас небольшая. За смерть – от миллиона, за тяжкий вред – если 100 тысяч выиграете, и то хорошо.

– Какой тогда смысл идти в суд?

– Безнаказанность порождает продолжение такого рода действий. Потому что какой-нибудь минфин или минздрав потом вынесет больнице представление на тему «Почему мы на вас из бюджета столько денег тратим»? В больнице Первоуральска главврач сменился в 2020 году после всех этих больших скандальных дел. Поэтому да, смысл есть, нельзя это оставлять.

– Три года назад следователь из Екатеринбурга описал среднестатистический портрет врача, который совершает «ятрогенное» преступление. Как выглядит такой врач?

– Усталая тетка лет 50 или даже 55, которая работает очень давно и считает, что она все знает, а на самом деле ей просто лень что-то где-то сделать. Во всех случаях, которые у меня были, они не были связаны с тем, что в больнице не было какого-то оборудования. В таком случае я бы рта не посмела открыть в сторону врача, у меня были бы претензии к главврачу, администрации, минздраву. Во всех случаях – это ошибка диагностики, недооценка тяжести состояния больного. Когда человек поступил, они должны были проводить определенные действия, их не провели, неверно поставили диагноз, и дальше это нарастает, как снежный ком.

– Есть такое мнение, что чем дальше в глубинку, тем ниже качество оказания медицинской помощи, тем больше ошибок.

– У меня десять возбужденных дел, пять по Свердловской области, пять в Екатеринбурге. То есть поровну.

– Можно о делах поподробнее?

– Дарья Антропова, 35 лет. Поступает в онкодиспансер с болями, берут у нее гистологию, направляют к патологоанатомам. Патологоанатомы пишут: «Материала мало вообще-то, но, похоже, у нее лимфома/лейкоз». И ее начинают лечить от лимфомы, а ей все хуже, ничего не помогает. Повторно берут гистологию где-то полгода – оказывается, саркома Юинга. И что мешало в начале, когда вы видели, что материала мало, сказать об этом? И уже не вылечить, время упущено – смерть. Причем смерть мучительная, долгая, у нее была огромная опухоль в тазовой области, она текла, гноилась, распадалась, это адовые мучения и адовая боль. Она скончалась в поезде, по дороге из Москвы в Екатеринбург. В Москве ей пытались оказать какую-то помощь, но сказали: «Нет, мы уже ничего не можем». Дело возбуждено по ч. 2 ст. 109 УК РФ, экспертиза у нас должна быть скоро назначена и проведена.

Или Екатерина Ямщикова из Первоуральска, у которой не увидели аппендицит. Ее долго никто не смотрел, хотя хирург обязан был диагноз поставить в первые 6 часов, а если непонятно, то провести лапароскопию. Завотделением Барвиюк Татьяна Евгеньевна этого не сделала и своей рукой Екатерину перевела в гинекологию, где ей, конечно, никто ничем помочь не мог. Она долго и мучительно просто умирала. В пятницу ей все-таки решили провести лапароскопию, но назначили на понедельник, потому что «кто же в выходные будет работать?». И она, конечно, в понедельник умерла. Дело было первоначально возбуждено по части 2 статьи 109, и мы долгое время бодались со Следственным комитетом, потому что СК дело передавал то в полицию, квалифицируя его по статье 125, неоказание помощи больному, а те обратно. И когда уже проходили те самые два года, я отправила порядка 30 жалоб в СКР, МВД и прокуратуру всех уровней – Российской Федерации, субъекта и местного. Дело в итоге забрал себе СК и возбудил именно по халатности. Сейчас завершается предварительное следствие, дело должно передаваться в суд. Барвиюк, естественно, ничего не признает. Продолжает работать, но уже не завотделением. Посмотрим, что решит суд в данном вопросе.

Еще одно дело в Первоуральске, но уже в другом отделении. Погибшая, кстати, коллега Ямщиковой. Женщина 1959 года рождения, то есть не старая еще, она работала, бодрая такая. Поступает в горбольницу с жалобой, что у неё что-то не так с сердцем. Плюс она перенесла серьезную простуду, и у нее начинает так сильно болеть грудина, что она может спать только сидя. Хирургическое отделение ничего толком понять не может, ничего особо не делает – почему-то никто не направляет ее на ЭКГ, хотя направляют даже к гинекологу и окулисту. И ей гинеколог говорит: «У вас, скорее всего, что-то не так с сердцем, но направление на ЭКГ, извините, выдать не могу, не по моей специальности». В итоге в уже достаточно позднее время решается вопрос о переводе в Областную клиническую больницу №1, где ей тоже долго никто не занимается, неделю ждут, когда кто-то выйдет из отпуска, и в итоге она умирает. Причина смерти – другие осложнения, связанные с сердечными и сосудистыми протезами, имплантами и трансплантантами. Опять не углядели, не сделали простую, банальную вещь – ЭКГ.

Еще в Камышлове ситуация – тут без имени только могу рассказать. Человек поступает с болями в сердце, в грудной области. Кардиолог его даже не осматривает, хотя у него все симптомы проблем с сердцем. Хирург что-то в живот тыкает, говорит: «Лежи у нас, будем наблюдать». Буквально через несколько часов этот человек в больнице умирает. При этом он падает в палате, его сосед начинает звать на помощь, а они что-то долго не отображают – то есть, возможно, его еще можно было реанимировать. И такого рода дел большое количество.

– Получается, в большинстве это какие-то острые состояния, когда человек госпитализирован, но, даже находясь в больнице, он не находит помощи?

– Абсолютно. Это один из аргументов, которые я всегда пишу в иске о компенсации морального вреда, потому что когда ты поступаешь в больницу, ты рассчитываешь на то, что тебе помогут, а не на то, что с тобой случится что-то еще более плохое. И родственники доверяют врачам.

– Есть ли какой-то инструмент, который может помочь на этапе «три дня не оказывают помощь», когда уже понятно, что что-то не то, что можно сделать, куда обратиться?

– В первую очередь я рекомендую, переступая порог любого государственного учреждения, будь то полиция, суд, прокуратура, МФЦ – без разницы, писать все на диктофон. Это законно, это легально. Пишешь спокойно все, что говорит тебе врач, потому что потом они будут утверждать: «А я того не говорил, а я этого не назначал, а я вообще не про это».

– Надо предупреждать, что ведется запись?

– Нет, я же не дома в туалете человека снимаю, он на работе, публичное место, плюс я пациент, и я решаю, потому что я свою медицинскую тайну буду записывать на свой телефон. То есть врач мне не о своих болезнях рассказывает, а я с ним обсуждаю свои. Это первое. Второе – горячая линия Минздрава, Росздравнадзора. Лучше на всякий случай забить номера в телефон. Плюс можно пробовать горячую линию Следственного комитета, какие-нибудь 112, вызывать полицию в больницу, если вам что-то не оказывают. Писать бесконечные жалобы в свою страховую компанию онлайн. Плюс, если родственник лежит в больнице, я рекомендую звонить, требовать, потому что если родственники не то что бы скандальные, но будут каждый день звонить, спрашивать: «Как? Что?», – то это будет лучше. Потому что если знаешь, что у человека кто-то есть, причем этот кто-то в случае чего будет скандалить и ссориться, относиться будут чуть более уважительно.

– Родственники, по большому счету, на этом этапе, кроме звонков в медучреждения ничего сделать не могут?

– Жалобы, жалобы, жалобы, жалобы – до посинения. Я работаю всегда с СК, потому что это их подследственность, и они это хорошо делают. И ятрогенные преступления у председателя СК Бастрыкина на личном контроле – не знаю, почему, но у него на эту тему прямо пунктик, может, самому когда-то не повезло с врачом.

 Екатерина Норсеева

 

---

источник :  https://newdaynews.ru