«Информация о том, что пациентку госпитализировали с инфарктом, не соответствует действительности. При поступлении в реанимационное отделение ГКБ им. С.С. Юдина пациентке провели углубленное обследование, диагноз «инфаркт» был исключён. Женщине была проведена комплексная терапии в соответствии с имеющимися диагнозами, в том числе хроническими, при поступлении взят анализ на коронавирусную инфекцию методом ПЦР. При получении положительного результата на COVID-19 пациентка была переведена в профильную больницу в отделение реанимации».

Максим Миркушов, сын покойной Галины Георгиевны Миркушовой: «Когда маме вызвали Скорую, врачи сразу сказали, что это инфаркт. После ее госпитализации в ГКБ №79 мне по телефону сообщили: «Состояние тяжелое, инфаркт». Ни о каком другом диагнозе речь не шла. И в реанимацию маму поместили, со слов врачей, с инфарктом. Собственно, в Заключении о смерти среди причин указано: «Болезнь сердца легочная уточненная». Значит, проблемы с сердцем все-таки имели место. Да, мама всю жизнь курила, и как у всякого курильщика, у нее могли быть проблемы и с легкими. Но ни о каком коронавирусе речи не было. Мама не могла заразиться, она все время находилась дома, никуда не выходила. Продукты ей привозили и приносили. Все экспресс-тесты на коронавирус, которые маме делали до госпитализации, были отрицательными. Никаких других признаков коронавируса – температуры, кашля, одышки, потери вкуса и обоняния у нее не было».

Татьяна Ищенко, сестра покойной Галины Миркушовой: «Вызывает вопросы и такой факт. Сестра позвонила мне накануне перевозки в другую больницу. Она говорила бодрым голосом, ни на что не жаловалась. А сразу после ее перевозки в ГКБ №70 нам сообщат, что у нее 97% поражения легких. Как такое могло быть? При таком серьезном поражении легких человек, мне кажется, вообще не может говорить. Я помню очень хорошо наш последний разговор. Сестра сказала мне, что ее «куда-то везут». Я поинтересовалась, куда. Она ответила: «Не знаю». Про то, что ей поставили «ковид», Галина ничего не сказала».

2. В заявлении департамента здравоохранения говорится: «Подчеркиваем, что пациентка была проинформирована о переводе, возражений с ее стороны не было. Транспортировка осуществлялась в соответствии с тяжестью состояния пациента. По данным больницы, информация о переводе была предоставлена контактному лицу, указанному в медицинской документации при поступлении».

Максим Миркушов, сын покойной Галины Миркушовой: «О перевозке мамы в другую больницу нас, родственников, со стороны медучреждений никто не проинформировал. Мы узнали об этом потому, что взволнованная мама позвонила своей сестре и сообщила об этом. Еще мама в своем последнем звонке сообщила, что ей сделали прокол легкого. Зачем? Почему? Ни ей, ни нам никто этого не объяснил. Мама была в здравом уме. Но согласитесь: тяжело больной человек в 80 лет, не разбирающийся в медицине, не может принять адекватное решение. Повторяю, ни мне, ни маминой сестре – ее ближайшим родственникам никто ничего не сообщал. О ее госпитализации знала соседка, телефон которой записали врачи Скорой. Но эта соседка тоже клянется, что ей никто не звонил и не ставил в известность о переводе мамы в другую больницу и причинах этого перевода».

3. Департамент здравоохранения Москвы: «Абсолютно ложной является информация о том, что в московских стационарах врачи отбирают у пациентов телефоны. В некоторых случаях телефон может быть временно передан на хранение, так как пациенты, находящиеся на интенсивной терапии, в связи со спецификой своего состояния физически не могут им пользоваться. Кроме того, сигнал мобильного телефона может мешать работе медицинского оборудования. В ГКБ им. Е.О. Мухина пациентка находилась в отделении реанимации, ее мобильный телефон по согласованию с ней находился на временном хранении у медицинского персонала. Родственники могут позвонить по телефону справочной службы больницы и узнать состояние пациента».

Вот как с этим быть? С одной стороны, мы якобы даем ложное утверждение, что телефон у Галины Георгиевны отобрали, а с другой стороны департамент здравоохранения подтверждает, что телефоны могут быть изъяты. То есть изъять телефон у больного для связи с родственниками могут, но говорить об этом нельзя?

Татьяна Ищенко, родная сестра покойной Галины Миркушовой: «Когда Галина мне звонила в последний раз, долго разговаривать нам не дали. Она сказала, что у нее отбирают телефон. Это было еще в ГКБ №79, когда она собирала вещи перед перевозкой в ГКБ №70».

Максим Миркушов, сын покойной: «Когда я забирал мамин паспорт после ее смерти, мне выдали ее разряженный телефон. Это говорит о том, что телефоном она долгое время не пользовалась. Конечно, у нее было, вероятно, тяжелое состояние. Но тот факт, что у нее забрали телефон, очевиден. Дозвониться до врача было практически невыполнимой миссией. Когда я дозванивался, мне говорили одно и то же: «Состояние тяжелое, она не борется». На этом «информирование» заканчивалось. Мы в семье были в полной уверенности, что маму лечат от инфаркта, потому что родственникам ее диагноз озвучен не был. О том, что она в «красной зоне» мы узнали от врачей лишь за 2 дня до ее смерти, когда приехали передавать ей необходимые вещи».

4. Департамент здравоохранения в своем «официальном опровержении» утверждает: «Сотрудники в морге и при перевозке тел используют средства индивидуально защиты. Выдача тела происходит с соблюдением всех мер противоэпидемиологической безопасности».

Максим Миркушов, сын покойной: «Выдали нам тело в морге больницы в открытом гробу, и хоронили мы маму тоже в открытом гробу, отпевание было в часовне при больнице тоже с открытым гробом. Как известно, больных ковидом родственникам не позволяют хоронить в открытом гробу. Так было заведено с начала пандемии, об этом много говорили и писали. Отсюда вопрос: а был ли у мамы ковид?».

5. По поводу похорон, или ритуальных услуг департамент здравоохранения сообщает: « В патологоанатомических отделениях московских больниц всем без исключения предоставляется исчерпывающий перечень обязательных (бесплатных) ритуальных услуг морга: туалет (обмывание), одевание, укладывание в гроб, вынос гроба с телом покойного в траурный зал для выдачи родственникам или уполномоченным ими лицам. Дополнительные ритуальные услуги, которые являются платными, могут быть заказаны родственниками умершего по своему желанию и не являются обязательными».

Максим Миркушов, сын покойной: «Начну с вопиющего факта. Тело мамы и Свидетельство о смерти мне выдали только после того, как я оплатил все ритуальные услуги. А это в общей сложности около 150 тысяч рублей, не считая отпевания. Похоронами занимается Бюро ритуальных услуг, которое арендует помещение на территории больницы. Когда я приехал в больницу после сообщения о ее смерти, чтобы получить ее паспорт, ко мне сразу подошел «похоронный агент» и показал прайс на ритуальные услуги. Я удивился внушительной сумме, но мне сказали, что я могу получить скидку в районном отделе социальной защиты населения. Потратив несколько дней и собрав огромное количество справок, я пришел в этот отдел. Там мне сделали скидку на 19 тысяч рублей. Могу сделать предположение, что бизнес на смерти в больницах все же имеет место, поскольку больница сдает «ритуальщикам» помещение в аренду. Ритуальные услуги в ГКБ им. Мухина и агенты сидят прямо в одном кабинете вместе с выдачей справок о смерти. Это прямо в здании больницы. Церковь, где не бесплатно отпевают умерших, тоже на территории больницы. Можно сделать предположение: чем больше похорон, тем доход у них выше».

Все эти проблемы очевидны уже не только родственникам умерших, но и экспертам.

Александр Саверский, юрист, эксперт РАН по праву на охрану здоровья и медицинской помощи, руководитель Лиги защиты пациентов :

«Эта история показывает очевидный информационный разрыв между официальным органом в лице департамента здравоохранения Москвы и родственниками, непосредственными свидетелями и участниками этого трагического случая. Все, что говорят близкие умершей, я подтверждаю. Аналогичная информация поступает постоянно. И это ставит одну немаловажную проблему – ухода за больными в «красных зонах». Врачи говорят, что выздоровление больного на 50% зависит от ухода. А кто, собственно, ухаживает за ними в «красной зоне»? Медсестер, как известно, не хватает. А ведь в больницах есть соответствующий стандарт по уходу. Например, для предотвращения пролежней больного надо переворачивать каждые 2 часа. Кто этим будет заниматься, если на этаже по 50 больных и больше? В результате в пандемию родственники не смогли нанимать сиделок, чтобы за их больными родственниками был хотя бы какой-то уход: к ним не было доступа. Также родственники часто не могут дозвониться до врачей и узнать, что происходит с больным. И давайте задумаемся, не потому ли мы получили такие страшные цифры смертности от ковида, что за людьми попросту некому ухаживать?

В апреле 2020 года я передал в правительство предложение от одной израильской компании. Речь шла о ноу-хау: надевать на руку больного чип, который будет передавать на сервер 12 показателей, в том числе сатурацию, пульс, температуру. Это сделало бы информацию о состоянии больного более прозрачной. Но мне ответили, что все это необходимо регистрировать в течение года. И лучше оставить «красные зоны». Для кого лучше?! Сейчас уже можно сделать вывод: коммуникационно государство при пандемии сыграло против себя».

Ирина Мишина