Новости

«Квоты для детей – это позор»

Участвовать в реформировании системы здравоохранения должны не только чиновники, но и сами ее работники. В этом уверен президент Национальной медицинской палаты, директор НИИ неотложной детской хирургии и травматологии, доктор медицинских наук, детский хирург Леонид Рошаль. Добиваясь того, чтобы эта идея стала в России реальной практикой, как во многих странах мира, он не только выступает с резкой критикой Минздравсоцразвития, но и пытается сотрудничать с чиновниками. Насколько сложен диалог? Чем грозил нам закон «Об охране здоровья граждан», который Госдума чуть было не приняла в июле? На эти и другие вопросы Леонид РОШАЛЬ ответил, побывав на традиционной летучке «Новых Известий».

– Леонид Михайлович, вы не раз называли законопроект «Об охране здоровья граждан в РФ» недоработанным. В Минздравсоцразвития, наоборот, утверждали, что он готов к принятию. 8 июля Госдума отложила его рассмотрение во втором чтении на осень. Что повлияло на решение чиновников?

– Я с ужасом думаю, что было бы, если бы этот закон приняли. Вопросов к нему много, около 30. Основных два. Во-первых, абсолютно не было прописано, какие медицинские услуги люди будут получать бесплатно, а какие – платно. Во-вторых, полномочия муниципалитетов в области здравоохранения передавались регионам. Не было сказано, чем тогда будут заниматься руководители муниципального здравоохранения. Цветочки сажать, бегать вытирать пот с лица хирургов? Я присутствовал на координационном совете Народного фронта. Там был и Путин. И у меня была возможность сказать ему прямо, что закон в таком виде принимать нельзя. Когда я объяснил, почему, он ответил: «Что торопиться?» Позже он еще раз это повторил, но какой-то паровоз продолжал проталкивать закон. Жесткая позиция Народного фронта его все же остановила. Мы отправили текст законопроекта не только во все 60 организаций, входящих в Национальную медицинскую палату, но и почти по двум тысячам адресов медицинских работников по всей стране с просьбой распространить его своим знакомым и друзьям. Несмотря на отпускное время, мы много работаем, чтобы подготовить предложения. Я каждый день созваниваюсь с коллегами. Мой рабочий день заканчивается в час-два ночи. Встаю в полседьмого.

– Стоит ли ученым с мировым именем идти в политику и вступать в какой-либо фронт?

– Вступать в Народный фронт стоило хотя бы для того, чтобы отложили принятие этого закона. Объясню подробнее. Во-первых, я ни в какой партии не состою и не буду состоять. Никогда. Во-вторых, решение вступить – не мое личное. Мы разослали во все организации, входящие в Национальную медицинскую палату, короткое письмо с вопросом: следует нам это делать или нет? Большинство ответили, что стоит. Руководители семи организаций сомневались. Признаюсь, я тоже сомневался. Когда я стал разговаривать с теми, кто сомневается, мы пришли к заключению: если Народный фронт принимает программу, разработанную Национальной медицинской палатой, мы вступаем. Сенатор Николай Федоров, возглавляющий институт по разработке программы ОНФ, поручил нам разработать программу для Народного фронта. Мы напишем ее так, что, надеюсь, стыдно не будет.

– У нас и законы многие не работают. Вы не думаете, что написанную вами программу постигнет такая же участь?

– Законы не работают, потому что мы такие законы создаем. У меня есть цель. Я хочу, чтобы медицинское сообщество активно решало вопросы по регулированию своей профессиональной деятельности, по повышению качества оказания помощи, отстаивало свои интересы в исполнительной власти. Чтобы управление здравоохранением в России было не государственным, а государственно-общественным. Такая модель работает во многих странах. Реформу здравоохранения в США, например, писала Американская медицинская ассоциация. Если у меня не получится достичь этой цели или хотя бы приблизить ее, буду очень огорчен. Потому что это не для меня. Мне лично сейчас в жизни ничего не нужно. Ни известности, ни положения, ни депутатства – ничего абсолютно.

– Если бы программа Национальной медицинской палаты была принята, как бы она облегчила жизнь пациентам?

– Наш девиз – защищать пациентов от некачественного лечения и врачебных ошибок, а медиков – от бесправия. Создание независимой профессиональной экспертизы по врачебным ошибкам защищает и тех, и других. В нее должны входить люди, которым и народ, и медицинское сообщество доверяют. С Саверским (Александр Саверский – президент Общественного совета по защите прав пациентов. – «НИ») мы договорились, что в комиссию по врачебным ошибкам, которая создается при Национальной медицинской палате, войдут представители пациентской организации. Мы добиваемся, чтобы государство финансировало непрерывное последипломное образование врачей. У нас сегодня медик раз в пять лет должен проходить повышение квалификации. В Великобритании или Германии каждый доктор за год обязан побывать на нескольких семинарах и конференциях, и все это учитывается. В Германии ему дают карточку, похожую на банковскую. Он приходит на конференцию, прикладывает карточку к специальному устройству, уходит, опять прикладывает. За участие в каждой конференции он получает баллы. И в конце года за них отчитывается.

– А как вы следите за тем, чтобы врачи в вашем НИИ учились непрерывно?

– Я сейчас провожу внутреннюю переаттестацию своих сотрудников. Начинаем с реанимационных отделений. Это нужно, чтобы люди понимали, что необходимо читать и знать, что нельзя стоять на месте. Считаю, что такую переаттестацию нужно повсеместно проводить. Но когда в районной поликлинике только два педиатра, а нужно 10, понятно, что главный врач окажется в сложной ситуации. Но все равно и при этом нужно создавать условия, чтобы доктор повышал свою квалификацию.

– Медицинская помощь становится все менее доступной: больницы оптимизируют, врачей сокращают... Как ваша программа решает проблему доступности медпомощи?

– Это ужасно, когда в здравоохранении впереди всего идет рубль. Когда закрывают сельскую больницу, потому что она нерентабельна: населения маловато. Прежде чем закрывать, вы сделайте так, чтобы те две бабки, что там остались, смогли получить помощь вовремя, а не ехать за ней 140 километров. Другая сторона проблемы: у нас сейчас не хватает 30% медиков на селе, да и не только на селе. У нас полный завал с узкими специалистами в поликлиниках. И нет государственной программы, как мы будем выходить из этой ситуации. Зато есть «детские» рассуждения, что обязательное распределение выпускников вузов, учившихся за государственный счет, противоречит Конституции. В результате 30–40% выпускников вообще не идут в здравоохранение. Мы считаем, что распределение должно быть. При этом нужно улучшить социально-экономическое положение медиков, чтобы молодой специалист хотя бы мог прокормить свою семью.

– Ваша программа распространяется на все российское здравоохранение, а не только на детское. При этом вы не раз говорили, что, если бы вам предложили, вы бы отказались быть министром здравоохранения. Почему?

– Сейчас регулированием профессиональной деятельности медиков занимается министерство, а не профессиональные организации. Поэтому в сегодняшних условиях, я считаю, министром здравоохранения должен быть медик. В каждом из 83 субъектов Российской Федерации есть министр или руководитель департамента здравоохранения, которые были врачами, поднялись по карьерной лестнице и хорошо знают все проблемы. Если из 83 руководителей нельзя выбрать одного нормального, неодиозного, сумевшего добиться хороших показателей, то я спрашиваю: что у нас за страна? А мне 78 лет, и я выбираю те задачи, которые для меня более важны.

– По словам генпрокурора Юрия Чайки, главные коррупционеры – сотрудники МВД, учителя и врачи...

– Через наш институт проходит 40 тысяч детей. И нет ни одной мамы, которая заплатила бы хоть копейку. Есть у нас несколько так называемых улучшенных палат. Потому что находятся такие родители, которые хотят, чтобы в палате было два туалета, три телевизора и восемь холодильников. Ну, и пожалуйста (смеется). Но уровень диагностики и лечения для всех пациентов одинаков и не зависит от того, в какой палате они лежат. Когда журналисты пишут, что везде одна нажива в здравоохранении, я не верю. Это обижает нормальных врачей. Я был в Тверской области недавно. Заходил в Центральную районную больницу, говорил с заведующим травматологическим отделением. В отделении 60 коек, заведующий работает на полторы или две ставки и получает восемь тысяч. Ему поклониться нужно. И таких в России тысячи. Вы помните 90-е годы? Когда врачи вообще копейки получали. Многие подрабатывали электриками, строителями, извозом занимались, чтобы прокормиться. Но в коммерческие структуры за все эти годы из моих сотрудников ушли два человека. Остальные каждый день приходили, халатики надевали и шли лечить детей.

– Откуда вы знаете, что ваши сотрудники не берут взятки?

– Двух вышибли. Один из них говорил родителям: мол, давайте вашего ребенка профессор посмотрит, профессор операцию сделает. Это определяется быстро, мы друг друга знаем достаточно хорошо. Но отношение к подаркам, которые пациенты после лечения дарят врачам, я изменил. Раньше я был абсолютно нетерпим к этому. Несколько лет назад я лежал в Первой градской больнице. В общей палате: хотел глазами пациента посмотреть, как живет российское здравоохранение. За неделю до выписки я стал думать, что я должен подарить санитарке, которая судно выносила, сестре, лечащему врачу, заведующему отделением. И вот пришел я с известными подарочками к заведующему. И я был такой счастливый, когда он мне сказал: «Слушай, сумасшедший, ну-ка забирай все и катись отсюда». Я сказал: «Спасибо», и у меня от сердца отлегло. Люди бывают разные. Некоторые уходят молча, даже спасибо не сказав, хотя с их ребенком, может быть, врачи сутки в реанимации работали. Другие говорят спасибо, и этого достаточно. А третьи непременно хотят что-то подарить. Бутылки несут – спаивают медиков. Женщинам цветы дарят. Я считаю, что, если человек искренне хочет отблагодарить врача, это не плохо. И если кто-то Mercedes подарит врачам, я только обрадуюсь. Но если кто-то из медиков, да еще в государственном учреждении, говорит: «Ты мне сначала заплати, а потом я буду тебя лечить», или: «А потом буду менять твою постель», вот тогда нужны прокуроры.

– Какая средняя зарплата у врачей в вашем институте?

– Хорошая была зарплата – около 40 тысяч. Но она понизилась в этом году, когда приняли новый закон об обязательном медицинском страховании. Закон был не продуман, не обсужден с профессиональными организациями, не опробован в пилотных проектах. Его авторы руководствовались коммунистическим принципом. Собирать с богатых регионов и раздавать бедным. Сейчас стали забирать больше, а отдавать меньше, чем раньше. И, конечно, стало хуже. Изменились определения законченного случая. Уменьшились бюджетные дотации. Мы же должны, и не только в Москве, жить лучше и лучше, а не наоборот. Никакого дефолта нет. Это все не продуманные административные решения. Когда вдруг у врача зарплата становится на пять тысяч меньше, это имеет огромное социальное значение. Вместо того чтобы поднимать заработную плату медиков по всей стране до московского уровня и выше, пошли по другому пути. Мы сказали об этом безобразии на совете Народного фронта, сообщили Собянину. Мэр в связи с этой ситуацией будет дополнительные деньги выделять на здравоохранение.

– Даже пациенты столичных больниц жалуются, что им приходится самим покупать лекарства и протезы: в медучреждениях не дают. В вашем НИИ нет таких проблем?

– На больного тратят расходные материалы. Иногда тарифы не покрывают стоимости этих расходных материалов. Например, если мы лечим московского ребенка по высоким технологиям, то тариф включает оплату дорогостоя. Но если у нас лечится не московский ребенок, а у нас их около 20%, и ничего с этим не сделаешь, то Москва дорогостой (датчики внутричерепного давления, металлоконструкции при травме позвоночника и прочее) не оплачивает. Их должны оплачивать страховые компании из регионов, откуда этот ребенок, но у них этот дорогостой не предусмотрен, у них его нет в тарифе. Возникает проблема, которую иногда нужно решать в течение минут, так как от этого зависит жизнь ребенка. Ребенок может поступить и в 12 часов ночи. И что тогда? Приходится предлагать состоятельным родителям покупать самим. Ни один ребенок не должен остаться без лечения. Но в сегодняшних условиях может остаться, и не только из-за нехватки лекарств в больницах. В онкогематологии, например, ребенка лечат, когда он лежит в стационаре. А когда выписывают, бесплатных лекарств не хватает, и родители должны ему покупать такие дорогие лекарства, что хоть все продавай – машину, квартиру. А квоты для детей – это позор, я считаю. Квоты можно было бы оставить только для того, чтобы правильно распределить мощности, знать, кого куда направить. Один институт может принять в год 200 детей, другой 500 детей, а третий 20. Но все должны получить помощь.

– После вашего выступления на форуме медицинских работников в апреле Минздравсоцразвития пожаловалось на вас Путину, а через несколько дней после этого у стен вашего НИИ неизвестные устроили провокацию. Часто ли вы попадаете под гнев министерства? Диалог не получается совсем?

– Я к диалогу готов. Но его нет годы. Любой человек, который высказывает какое-то иное мнение, – враг Минздрава. Но почему? Я постоянно получаю от министерства мелкие пакости. Случаи, которые вы перечислили, – из их числа. Последний пример – история с ребенком, который пострадал в аквапарке в Турции. Мне позвонили из Общественной палаты, спросили, возьмем ли мы его. Мы неоднократно брали таких же утопленников (он ведь полчаса под водой пробыл) из Египта и Турции, у нас есть необходимое оборудование для работы с ними. Я говорю: «Да, возьмем». Эту новость распространили не мы, а Дмитрий Давыденко из Общественной палаты. Во многих газетах написали, что в клинику Рошаля будет доставлен этот ребенок. А его провезли мимо клиники Рошаля в 9-ю детскую больницу. Это неплохая больница. Но мне никто даже не позвонил сказать, что в НИИ ребенка не доставят. Мои ребята в субботу ждали, когда его привезут, в ночь с субботы на воскресенье ждали, я в 10 утра на работе был в воскресенье. Позвонил сам – оказалось, что ребенок в 9-й. Куда его отвозить, решал Минздрав, и этот маневр был совершен, чтобы дать по носу институту. Это мелкая пакость. Некрасиво это. И противно.

– Вы сказали, что вам 78 лет. Вы много работаете, ложитесь поздно, встаете рано. За счет чего у вас столько энергии?

– Ни за счет чего. Я не являюсь примером здорового образа жизни. Из положенных двух месяцев отпуска гуляю 12–14 дней. И то с компьютером. Такой по характеру, наверное. У меня есть возможность заниматься физкультурой, но я этого не делаю. Питаюсь нерегулярно. Но стараюсь сладкого не есть, булочек, хлеба поменьше. Утром ем кашу на воде, без соли и без молока. А в течение дня, когда придется, тогда и поем.

– А как вы к алкоголю относитесь?

– Не пью давно, с тех пор, как только начал заниматься профессиональной деятельностью. Меня жизнь заставила. Я все время занимаюсь неотложной помощью. И – говорю не для красного словца – я никогда не знаю, когда я потребуюсь. Поэтому я никогда не отключаю телефон и отвечаю на все звонки.

– Глава МЧС Сергей Шойгу как-то признался, что крайне редко, но бывали ситуации, когда при спасении людей он не мог сдержать слез. А в вашей практике случались такие истории?

– Да. Понимаете, когда работаешь, работаешь, а ребенок уходит, и ты знаешь, что ничего не можешь сделать, то спокойным не будешь. Это серьезное дело. Мы уволили одного доктора, хорошего специалиста, травматолога, заведующего отделением только потому, что он не мог вежливо разговаривать с родителями, был груб с детьми. Кроме профессионализма обязательно должно быть сердце. Обязательно. И боль надо чувствовать.

источник :                                                                                                              вернуться в раздел новостей

http://www.newizv.ru/society/2011-08-09/149179-prezident-nacionalnoj-medicinskoj-palaty-leonid-roshal.html